Ася Казанцева о красоте, предубеждениях, жизни, важности сексуального просвещения и понимания разницы между разными источниками информации

Все мы склонны несправедливо экстраполировать успехи технологического прогресса в одной области на другие. Кроме того, иногда мы заставляем себя поверить в то, что легкость, с которой поступает информация, каким-то образом переходит в ее высокое качество и достоверность.

В действительности, если судить по состоянию дел в медицине, развитие науки и знаний вовсе не похоже на идеальную каплю, равномерно расширяющуюся по поверхности во все стороны. Скорее оно похоже на кляксу — хаотичное, несимметричное скопление частично перекрывающихся кластеров знаний. Выдающиеся достижения в одних областях граничат с абсурдными пробелами в других. В бурном потоке данных действительно ценная информация попадается редко.

Неразборчивое поведение на рынке медицинской информации может иметь весьма неприятные последствия. В поиске ответов на медицинские вопросы следует понимать, что не все источники являются  одинаковыми.

Благодарим Асю Казанцеву за глубокие мысли о красоте, жизни и важности уважения иерархии источников информации.

В вашей книге “В интернете кто-то неправ! Научные исследования спорных вопросов” вы часто и восхищенно говорите о “красивых биологических механизмах”, “красивых системах” и “красивых проблемах”. Скажите, какую роль играет эстетика в вашей работе?

У Линор Горалик есть зарисовка про ребенка, который рос в окружении трех семейных портретов в рамочках — мамы, дедушки и паразитического червя описторхиса, снятого через электронный микроскоп. Бабушка была крупным специалистом-паразитологом, и поэтому портрет описторхиса в качестве украшения интерьера был совершенно уместен.

Мы в принципе склонны считать красивым то, что нам понятно. Когда я использую слово “красота”, я имею в виду именно это: “Смотрите, — говорю, — здесь есть логика, здесь не нужно предпринимать усилий, чтобы что-то запомнить, достаточно сфокусироваться и все будет понятно само”.

Находить и демонстрировать красивые биологические механизмы — это важная часть моей работы. В принципе основная задача популяризатора — создавать эмоционально положительное отношение к науке, которое уже подвигнет кого-то из читателей разобраться в теме более основательно.

Если бы у вас была возможность участвовать в составлении школьной программы, вы бы предложили включить в нее предмет, касающийся здоровья и заботы о себе, и если да, то какие вопросы из этих областей вы сочли бы наиболее важными?

A
Сексуальное просвещение, конечно. Сегодня в России происходит эпидемия ВИЧ. Даже по официальным оценкам заражен один человек из ста пятидесяти, и понятно, что в крупных городах и в сексуально активном поколении пропорция намного выше.

ВИЧ давным-давно перестал быть инфекцией для групп риска, основной путь передачи — гетеросексуальные незащищенные контакты. Если вы когда-либо занимались сексом без презерватива и при этом не заражены, то вам просто повезло.

В принципе, современные препараты позволяют десятилетиями удерживать инфекцию под контролем, ВИЧ — это уже давно не смертный приговор, а хроническое заболевание, но все равно оно серьезно снижает качество жизни. К тому же, чтобы лечить инфекцию, надо для начала о ней узнать, а очень многие люди не проверяются, и продолжают распространять вирус.

Если бы вам предложили сделать TED презентацию по теме, которая не относится к сфере вашего непосредственного профессионального интереса, о чем была бы эта презентация?

A
Вопрос с подвохом: выступления на TED в принципе, по формату должны быть посвящены тому, в чем человек профессионально разбирается. Именно поэтому я там и не выступаю: мне было бы логично рассказывать про научную журналистику, а для TED это не совсем подходит по формату. Ну вот если я лет через двадцать разбогатею и смогу серьезно заняться благотворительностью, то про нее что-нибудь буду рассказывать.

Над чем вы работаете сейчас, или над чем вы хотели бы работать, если бы у вас была такая возможность?

A
У меня три основных задачи.

Магистерская программа Cognitive sciences and technologies в Высшей школе экономики, где я слушаю лекции, сдаю экзамены и работаю над дипломным проектом.

Мои научно-популярные лекции, которые я читаю почти каждые выходные в каком-нибудь новом городе, чтобы у меня был смысл жизни (и деньги).

Сиреневая книжка про мозг, которую я пока пишу в свободное время (и поэтому за два месяца написала две страницы), но после окончания магистратуры смогу сесть за нее плотно.

Это, в общем, и есть то, над чем я бы хотела работать, у меня довольно благополучная жизнь в смысле гармонии между тем, что я считаю важным, и тем, что я делаю. Ну то есть, конечно, моя внутренняя обезьянка (Instant gratification monkey, как называет ее Тим Урбан) хочет больше спать, больше есть, тусоваться с друзьями и играть в компьютерные игры, но я ей уже пятнадцать лет говорю “подожди, сейчас все срочное закончим и тогда начнется жизнь!”, и она все еще верит.

Самое неприятное и трудное — это кристально четкое осознание несовершенства достигнутого результата, конструктивно неизбежное, принципиально заложенное в профессию популяризатора науки.

В чем заключается самая приятная и самая неприятная часть вашей работы? В чем заключается самая трудная задача в вашей работе?

A
Самое неприятное и трудное — это кристально четкое осознание несовершенства достигнутого результата, конструктивно неизбежное, принципиально заложенное в профессию популяризатора науки.

Каждый раз, когда я берусь рассказывать о каком-то предмете, я отчетливо осознаю, что у меня нет физической возможности узнать о нем и десятую долю того, что известно специалистам, посвятившим жизнь изучению этого вопроса, и что даже из того, что я узнала, только небольшую часть я смогу рассказать людям в рамках часовой лекции или трехстраничной статьи.

Работа научного журналиста похожа на работу скульптора — проблема совершенно не в том, чтобы найти материал, а в том, чтобы выбрать, что именно выкинуть, оставить за скобками, не упоминать, чтобы в итоге все равно получился какой-то слепок реальности. Но, в конце концов, задача научной журналистики в принципе заключается не в том, чтобы рассказать все-все-все. Моя работа — показать, сколько наоткрывали всяких интересных штук и почему они интересные. Соответственно, самое приятное в моей работе — когда читатели рассказывают, что им это пригодилось. Например, иногда люди пишут, что под влиянием моих книжек поступили на биофак.
А многие писали, что после главы моей желтой книжки о биохимии никотиновой зависимости они бросили курить, и вот это уже по-настоящему круто. Отказ от курения продлевает жизнь примерно на семь лет, так что, если из сотни тысяч читателей нашлось десять человек, которые действительно из-за меня бросили, то я, получается, сберегла 70 человеческих лет — целую жизнь.

Работа научного журналиста похожа на работу скульптора — проблема совершенно не в том, чтобы найти материал, а в том, чтобы выбрать, что именно выкинуть, оставить за скобками, не упоминать, чтобы в итоге все равно получился какой-то слепок реальности.

С кем из живущих или когда-либо живших людей или персонажей вы хотели бы побеседовать?

A
Думаю, что у меня нет ответа на этот вопрос.

Во-первых, потому, что я в принципе интроверт и мизантроп, и меня обычно не тянет знакомиться с новыми людьми — тут и на общение с горсткой друзей и родственников хронически сил не хватает. А во-вторых, я человек текста, а не живой коммуникации. Это проявляется как в отношении к собственной работе (мои книжки представляются мне намного более важным делом, чем мои лекции), так и в отношении к другим людям.
Я исхожу из того, что, если человек хотел сообщить что-то важное, то он это написал. У меня нет потребности задавать кому-то дополнительные вопросы, пока остается миллион важных непрочитанных текстов (а скорость их прироста гораздо выше, чем скорость их усвоения — так устроено информационное общество).

Какую книгу вы чаще всего дарите / рекомендуете  (или хотели бы рекомендовать) другим людям?

A
Чаще всего, конечно, “Думай медленно… решай быстро” Даниэля Канемана. Это самая подробная и обстоятельная книга о том, почему мы не рациональны и как нам с этим жить.

Из того, что произвело на меня впечатление в последнее время, не могу не отметить “Doing good better” современного британского философа Уильяма МакАскилла. Он философ в античном смысле слова: он дает людям рекомендации о том, как искать смысл жизни. Рабочая гипотеза, которой он пользуется, заключается в том, что для обретения смысла жизни следует внести максимальный вклад в улучшение мира вокруг себя, и он пишет научпоп о том, как именно сделать этот вклад действительно максимальным. Как рационально выбирать, какой благотворительностью заниматься, какую делать карьеру и так далее. Его книжка пока не переведена на русский, но есть основания надеяться, что издательство Corpus совместно с фондом Эволюция благополучно решит эту задачу.

Корень проблемы в том, что у большинства людей слабо отрефлексировано представление о том, что источники различаются по степени достоверности, что они выстроены в четкую иерархию.

Если бы у вас была возможность донести одну единственную идею до каждого человека, в чем заключалась бы эта идея?

A
”Существует иерархия источников по степени достоверности”. Утверждение, которое содержится в систематическом обзоре, опубликованном в рецензируемом журнале с высоким импакт-фактором, весит заведомо больше, чем утверждение, опубликованное в районной стенгазете. Можно придираться и искать исключения, но этот эвристический алгоритм срабатывает в абсолютном большинстве случаев, и если бы люди его учитывали, то львиная доля проблем, связанных с верой в лженауку и с ее медицинскими последствиями, просто перестала бы существовать.